Есть ли жизнь после смерти? При всей парадоксальности этого вопроса он вовсе не лишен смысла. Даже порой не осознавая этого, мы прилагаем немало усилий, чтобы обеспечить свое посмертное существование. Многие наши жизненные поступки — от распределения наследства до создания семейных фотоальбомов — направлены на то, чтобы закрепить свой статус в последующей жизни наших близких. Данная подборка статей представляет собой исследование практик и верований, связанных с посмертным существованием в типологически разных культурных средах. Какова наша роль в семейной памяти или, если речь идет о выдающихся личностях, в жизни последующих поколений? Какова вообще роль постмортальности в жизни сообществ разного типа, и какое влияние оказывает комплекс представлений о сущности этого явления на поведение людей? Как эти представления используются в социальных и политических технологиях? Эти и другие вопросы оказываются в фокусе внимания данного блока статей. Усилия авторов сосредоточены на анализе сходств и различий ментальных и поведенческих стереотипов, обусловленных универсальными и специфическими формами коммуникации с умершими в разных культурах. Ритуальные и бытовые практики отражают представления об ином мире и о влиянии умерших на жизнь и судьбу их родственников и близких, что вызывает необходимость концептуализировать осмысление <em>современны</em><em>х</em><em> </em><em>форм </em><em>похоронно-поминально</em><em>й</em><em> </em><em>обрядности</em>, которые во многом оказываются возвратом к давно забытым верованиям. Массовое внедрение новых технологий на рынке ритуальных услуг приводит не только к трансформации традиционных способов погребения, но и к переосмыслению существующих практик коммуникации с умершими и появлению новых традиций по увековечиванию памяти. Существенное воздействие на эти процессы оказывают экологические и религиозные движения, которые ведут борьбу с такой “похоронной архаикой”, как открытые (“воздушные”) погребения, поминовения на кладбище на Пасху или “похоронный ислам”.

Проблематике смерти и похорон посвящена обширная археологическая, историческая, психологическая и социологическая литература. Различные способы коммуникации с умершими рассматривались при анализе магических ритуалов Д.Д. Фрэзером, Э.Б. Тайлором, М. Элиаде (в мировом масштабе), В. Маннхардтом (в Европе), Б. Малиновским (в Океании). В XX в. этой теме уделяли внимание многие известные исследователи традиционных культур, в т.ч. в рамках изучения особенностей “первобытного мышления” (Л. Леви-Брюль, К. Леви-Строс). Подобные работы существуют и по отдельным народам мира. Однако в большинстве случаев авторы не рассматривают специально способы общения с умершими, включая эту информацию в общее описание похоронно-поминальных обрядов и ритуально-обрядовых практик. Важное место занимают историко-культурные исследования похоронно-поминальных обрядов в контексте отдельных эпох (Я. Буркхардт, Й. Хёйзинга, Ф. Арьес), а также работы по философской антропологии, посвященные проблематике смерти в культуре, — по танатологии (<em>Янкелевич</em><em> </em>1999). Представления об умирании (предуготовлении к смерти) и посмертном существовании в разных культурах определяют способы коммуникации с умершими, ритуальные практики и поведенческие стереотипы (ср.: <em>Смирнов</em><em> </em>1997; <em>Седакова</em><em> </em>2004; <em>Suzuki</em><em> </em>2014). Отдельного рассмотрения заслуживает изучение практик взаимодействия с умершими в контексте анализа больших и малых социальных групп, например исследования социальной специфики отношения к смерти (<em>Bradbury</em><em> </em>1997).

Данный блок статей включает работы о формах почитания умерших и поддержания/подтверждения с ними связи при помощи различных символических акций, образующих в своей совокупности культурно-специфические “правила смерти”, которые составляют важную часть культурного кода и могут изменяться в ходе социокультурных трансформаций. В статье И.А. Морозова и Л.А. Ткачук использование концептов “неправильного мертвеца” и “неправильного погребения” рассматривается как особая социальная и политическая технология, обеспечивающая поддержание социальной стратификации и регулирующая поведенческие стратегии. Именно она позволяет формировать мировоззренческие модели в рамках господствующей идеологии, которая, в свою очередь, регламентирует характерные для данного сообщества “правила смерти”. Традиционным способам захоронения и коммуникации с умершими “неправильной” смертью (самоубийцами, утопленниками) либо с особыми категориями мертвецов (колдунами и ведьмами, путниками и др.) посвящены работы Д.К. Зеленина, а также исследования представителей этнолингвистической школы Н.И. Толстого. И.А. Морозов и Л.А. Ткачук останавливаются на современных практиках, использующих концепты “неправильной смерти”, “неправильного мертвеца” и “неправильных похорон”, — от анонимных захоронений террористов до используемых в современной туриндустрии путешествий в места коллективных убийств и катастроф (<em>dark</em><em> </em><em>tourism</em>), которые широко практикуются в последнее время (<em>Sharpley</em>, <em>Ston</em><em>e</em><em> </em>2009; <em>Ston</em><em>e</em><em> </em><em>e</em><em>t</em><em> </em><em>al</em>. 2018). В категорию “неправильных захоронений” попадают как мемориальные кладбища и установленные на них памятники советским солдатам, активно демонтируемые в последние годы в странах Восточной Европы, так и, например, мавзолей Ленина, тело которого с начала 1990-х годов предлагается захоронить “по христианским традициям”. Рассмотрение этих явлений в одном ряду позволяет отойти от уже устоявшихся интерпретаций (см., напр.: <em>Rade</em><em>r</em><em> </em>2003) и предложить их истолкование как особых социальных и политических технологий, имеющих глубокие культурно-исторические корни. Проанализированные в статье “огненные похороны” (крадирование), практикующиеся в сообществах неформалов и неоязычников-родноверов, демонстрируют возможности использования архаических практик для достижения групповой сплоченности, в т.ч. при помощи установления эмоционально окрашенных контактов с умершими, и выводят на проблематику новых парадигм постмортального, возникающих на наших глазах (<em>Jacobsen</em><em> </em>2017).

Идея посмертного существования на протяжении истории человечества по-разному концептуализировалась в разные эпохи и в разных культурах. Она представлена и в наши дни, в ряде случаев существенно влияя на повседневный и ритуально-обрядовый обиход и составляя важную часть системы мировоззрения. Речь идет не только о приверженцах религиозных течений, для которых земная жизнь во многом является проекцией посмертного существования (рай и ад), но и о тех, кто не ограничен рамками догматических идеологий, поскольку и для них очень важны как “правильные похороны”, так и поддержание коммуникативного баланса между живыми и мертвыми при помощи регулярного общения с умершими (поминки, обустройство могил и уход за ними, посещение их на определенные праздники и т.п.), в т.ч. и в виде участия в различных акциях почитания погибших воинов или жертв геноцида.

Коммуникативные практики подобного рода могут иметь ярко выраженную этнокультурную специфику. Так, в статье А.А. Закурдаева основной акцент сделан на представлениях китайцев о духе человека при его жизни и после смерти, что позволяет живым осуществлять ритуальные коммуникации с умершими при погребении, обустройстве надмогильных сооружений и во время поминовений, приуроченных к годовым праздникам (Цинмин, Чжунъюань и Ханьи), объединенным под названием “Гуй цзе” — “Праздники духов”. Автор показал, что в традиционной картине мира китайца жизнь человека обусловлена взаимодействием в его теле духов “хунь” и “по”, являющихся производными от высших божественно-анимистических сил “шэнь” и “лин”. Появление духа мертвого (“гуй”) есть следствие прекращения взаимодействия духов в человеке. “Гуй” становится объектом заботы и попечительства со стороны живых потомков и соответствующего покровительства со стороны вышестоящих духов. Взаимодействие с утратившим функциональную связь духом налагает на китайское общество социальную обязанность почитания умерших и их божественных и анимистических покровителей.

В различных культурах общение с умершими (предками) имеет свою специфику и свою прагматику. Например, у русских и — шире — у славян способы коммуникаций с предками были вписаны в календарную обрядность и комплексы развлечений и ряженья, связанные с поворотными точками календаря, и направлены как на регулярное обновление контактов с умершими при помощи умилостивительных жертв и ритуальных угощений для обеспечения “доли” жертвователей (урожая, приплода скота), так и на использование авторитета предков при регулировании предбрачных связей молодежи. А у малазийцев циклические (раз в 7 лет) коммуникации с мертвыми в форме перезахоронения — Фамадихана (малаг. <em>famadihana</em><em> </em>— переворачивание костей) — связаны с традициями укрепления родственных связей (<em>Graeber</em> 2007: 181–222). Вместе с тем в имеющихся исследованиях уделяется недостаточно внимания ситуативно обусловленным эмоционально-личностным способам общения с умершими, например обращению к ним в экстремальных ситуациях или в повседневном быту. Эта проблематика затрагивается в статье М.Л. Бутовской и Д.А. Дроновой о церемониях поминовения усопших родственников у датога, в которых участвуют разные страты представителей датогского общества (клановые родственники, соседская община, исключительно женщины конкретных кланов и т.д.). Приведены примеры индивидуального общения с умершим и личные воспоминания информантов о том, как усопшие оказывали им помощь и поддержку в трудных обстоятельствах. Характер церемонии поминовения предков у датога определяется социальным статусом усопшего, его полом, положением в семейной иерархии и в сети родственных связей и четко отражает структуру современного датогского общества и способы взаимодействия членов сообщества с разными типами умерших. В этом контексте показательно особое отношение датога к погребению “неправильных мертвецов”: людей, не имеющих потомков, детей, а также убийц и тех, кто умер от болезней или во время военных действий и не был своевременно предан земле.

При общении с умершими очень важную роль играют локусы, связанные как с захоронениями, так и с церемониями поминовения, в первую очередь кладбища. Различные подходы к кладбищу как неотъемлемой части культурной истории и культурного ландшафта представлены в материалах конференции “Некрополь: кладбище как место мертвых и живых” (<em>Fischer</em>, <em>Herzog</em><em> </em>2005). В монографии Н. Фишера кладбища рассматриваются в контексте “памяти пейзажей” как “образцы материализованной культуры памяти” (<em>Fischer</em><em> </em>2016). Этому автору принадлежит также ряд работ по традиционным и современным погребальным практикам в Германии, в частности исследование “новой культуры захоронений” (<em>Fische</em><em>r</em><em> </em>2013; ср. также: <em>Auzelle</em><em> </em>1965), отражающей важные трансформации социальных структур, усиление мобильности населения, что выливается в тенденцию “распространения культуры похорон и памяти в общественное пространство или свободный (природный) ландшафт” (<em>Fische</em><em>r</em><em> </em>2013). В современных исследованиях кладбище часто представлено также как топос, включенный в процесс конструирования и поддержания локальной и семейной идентичности, где осуществляется передача культурных традиций и ценностей. Важность изучения мест погребения и их роли в социальной топологии подтверждают и российские исследователи (<em>Мохов</em><em> </em>2018). Как следует из статьи Е.Г. Чесноковой, на современном кладбище подобные места могут осмысляться как “частные территории”, не только выкупленные или сданные в аренду членам семьи усопшего, но и обладающие “социокультурной автономией”, на которую распространяются правила поведения, характерные для определенной конфессиональной, этнической или профессиональной группы (напр., мусульманские или воинские кладбища).

Таким образом, предлагаемый читателям блок статей призван выявить в первом приближении некоторые универсальные механизмы и локусы общения с умершими на примере типологически разных культур и представить методологические подходы к их описанию и интерпретации в рамках социальной и культурной антропологии.